«Репортеры без границ» уже несколько лет держат Владимира Путина в списке врагов свободы слова. На мой взгляд, зря. Путин (и вообще представители российской элиты) – гораздо толерантнее к журналистам, чем подавляющее большинство россиян. Попробуйте написать про обывателей даже не критику, а просто правду. Описать ситуацию, какая она на самом деле. Вы столкнетесь с такой ненавистью и нетерпимостью, что будете сами не рады, что взялись за ту статью.
Лет десять назад я опубликовал в районной газете репортаж про местные библиотеки. Прошел по ним (всего их было три) и написал, что увидел. Что в одной библиотеке на полке важно лежит большой и толстый черный кот, а при входе объявление «КОТА НЕ ГЛАДИТЬ КУСАЕТСЯ АДМИНИСТРАЦИЯ» (орфография и пунктуация сохранены). Я еще написал, что не понятно, кот кусается или администрация, если к коту пристают, а статью назвал «На книжной полке кот ученый». Во второй библиотеке рядом с библиотекаршей стенд с книгами советского времени. И вообще все книги в той библиотеке – советские, более новых я не заметил. А в третью библиотеку чтобы попасть, надо громко стучать в дверь, потому что обычно дверь заперта изнутри, а библиотекарша пьет чай у себя в каморке.
Через неделю звонит мне главный редактор и говорит: пришла делегация из библиотек, принесли опровержение на шести страницах (мой текст был на двух). Начиналось опровержение с того, что автор «лихо разделался» с библиотеками, в которых «сидят старые тетки с пыльными книгами» (в моем тексте ничего подобного не было). Затем выяснилось, что библиотекарша, у которой одни советские книги, имеет какие-то большие заслуги перед родиной и очень обижена, что про книги написали, а про заслуги – нет. Та, к которой надо стучать в закрытую дверь, закрывается, потому что боится – район у нее неспокойный. «А кому надо, тот может и постучать».
Затем была трогательная история черного библиотечного кота. Как его подобрали голодного где-то возле ларьков, как его лечили всей библиотекой, как он отъедался. «А теперь его обратно выбрасывать?», – задавался вопросом автор опровержения. Хотя я не призывал никого никуда выбрасывать. Дальше был долгий рассказ о том, чего я должен был написать: что в одной библиотеке провели детский конкурс, а в другой – литературный вечер. «Пусть автор придет к нам, мы ему все расскажем», – завершался текст.
Никуда я не пошел. С библиотеками мне и так было все ясно. Но текст, который они назвали «опровержением» (хотя он ничего из моего репортажа не опровергал), поверг в шок. Люди, которых я считал наиболее просвещенными (по крайней мере, возле книг обитают), оказались совершенно неспособны трезво взглянуть на себя. Осознать, что писать про них можно не только в восторженных тонах.
Потом я стал редактором, и жаловались уже мне. Из психоневрологического интерната Калужской области, куда под видом родственницы проникла наша корреспондентка и написала про собачьи условия, в которых живут пациенты. Мне писали и звонили с предложением приехать и написать не про то, что корреспондентка увидела сама, а то, что они собираются показать.
Недавно скандалил дяденька из РПЦ. Когда сносили «Речник» (кто не помнит – дачный поселок в московском районе «Крылатское»), наша журналистка позвонила в соседнюю церковь с просьбой направить туда священника. А ей ответили, что священник не поедет, потому что РПЦ – на стороне власти, а не бунтовщиков. Когда об этом разговоре упомянули в статье, персонаж неделю звонил всей редакции, настаивал, что разговор был неофициальным, и требовал письмо с извинениями, что он – не он, а слова – не его.
Еще одна закономерность. Чем высокопоставленнее собеседник, тем меньше правки вносит он при согласовании интервью. У меня были случаи, когда известный и уважаемый человек разрешал публиковать интервью в том виде, в каком я его прислал. И наоборот, чем меньше должность и мельче организация, которую ньюсмейкер представляет, тем больше бывает с ним мороки.
Казалось бы, должен радоваться, что на него вообще обратили внимание. Так нет – половину слов переправит, еще столько же новых напишет. Причем таким стилем, что интервью после правки публиковать можно только за деньги.
Пушкин писал, что правительство в России – единственный европеец. К сожалению, это так до сих пор. Путин и Медведев терпят карикатуры на себя (например, в «Ведомостях» и «The Moscow Times»). Министры терпят, когда их изображают не совсем адекватными (например, министра внутренних дел Рашида Нургалиева с его призывом к гражданам давать отпор милиционерам). Депутаты терпят, когда парламентская хроника превращается в фельетон из серии «В мире животных».
Но простые люди (и всякие мелкие начальники) не потерпят даже намека на отклонение от идеала.
Они хотят видеть себя в прессе исключительно ангелами во плоти. И готовы сжить со света журналиста, который напишет про них так, как есть.
