В документальном кино я достиг определенного уровня мастерства, который позволяет мне делать с героями все, что захочу. В какой-то степени это стало мне мешать. Когда понимаешь, что об одном человеке можешь сделать десять разных фильмов, в каждом из которых он будет выглядеть по-разному, и владеешь этой технологией, встает вопрос: а зачем это делать? Документальное кино — это когда искусство делается из реальной частной жизни людей, из их крови. Ты никогда не знаешь, чем твое кино обернется для этих людей. А для меня очень важна моральная составляющая творческого процесса: я больше не хочу ездить по судьбам людей как танк, превращая их в искусство. Хотя многие этим занимаются, и сам я раньше был к этому близок… Возникает дилемма: либо ты проехался по людям и поехал дальше, либо ты отказался от того, чтобы проникать вглубь, чтобы препарировать конфликт. Я понял, что, если погружусь еще глубже, это станет опасным для меня самого, для моей души. Я превращусь в маленького дьявола, способного делать с людьми что угодно. Уж лучше делать игровое кино: там каждая секунда, каждый пиксель новой реальности созданы мной самим. В документальном кино ты воруешь у жизни, а здесь ты жизнь создаешь.
Сергей Дворцевой, дебютантов Каннского фестиваля-2008 с работой “Тюльпан”
Есть такая мысль (которая и сейчас мне была близка), что жизнь каждого человека достойна того, чтобы превратиться в роман. В том смысле, что нет неинтересных людей и неважных историй, есть умение и неумение видеть в них важное, зацепиться за детали, увидеть смысл и рассказать то, что ты увидел и понял другим.
Это очень хорошая мысль, она заставляет копаться в деталях и не позволяет пренебрегать людьми и сюжетами, с которыми сталкиваешься.
С этой мыслью полезно не только садиться за роман, вооружившись ею, гораздо проще становиться писать и журнальную заметку (ну а если не проще, то как минимум появляется шанс, сделать ее существенно лучше).
Но вот после этой мысли Дворцевого я как-то по другому взглянул на свой энтузиазм в стремлении копаться в чужих жизнях. Окей, деловая журналистика не та сфера, где душекопательство является доминирующим приемом. И у меня тут меньше поводов для беспокойств. Но действительно, до какой степени наши герои принадлежат нам?
И что на самом деле “моральней” — воровать чужие жизни, или создавать?
По мне, если перекладывать его мысль на наше ремесло, то идея получается вполне банальная: манипулируя фактами и трактовками, мы можем подать информацию о, скажем, сделке или там внедрении бизнес-технологии десятком способов, только непонятно, зачем это делать.
И никаких душевных копаний, в общем-то.
Костя, по-моему, журналисты только и делают, что воруют чужие жизни.
И поэтому их (т.е. нас) так ненавидят. Вспомни дуэль у Соловьева между Васильевым (Ъ) и Фридманом. Как секунданты Фридмана (какие-то звезды) наезжали на Васильева не по делу, а вообще за журналистику.